1. Каким образом и при каких обстоятельствах это послание было передано Елифазу.
1. Оно тайно принеслось, или незаметно для других. Самое приятное общение благодатных душ с Богом происходит тайно, когда ничей глаз не видит, кроме ока всевидящего. У Бога есть возможности донести Своим людям обличение, совет и утешение незаметно для мира, шепотом, который окажется столь же сильным и действенным, как публичное служение. Тайна Господня боящимся Его (Пс 24:14). Как злые духи часто похищают из нашего сердца добрые слова (Мф 13:19), так и Добрый Дух подчас незаметно приносит в сердце добрые слова.
2. И Елифаз принял нечто от него (ст. 12). Речь идет лишь о малой толике духовного знания, которое получают в этом мире наилучшие. Мы знаем мало по сравнению с тем, что предстоит узнать и что откроется, когда придем на небеса. Как мало мы слышали о Господе! (Иов 26:14). Знаем лишь отчасти (1Кор 13:12). Обратите внимание на смирение и скромность Елифаза. Он не претендует на полное понимание видения, но что-то все-таки постиг.
3. Послание пришло к нему в ночных видениях (ст. 13), когда он уединился от мира с его суетой и все вокруг было спокойным и умиротворенным. Следует заметить: чем больше мы удаляемся от мира и того, что в мире, тем лучше подготовлены для общения с Богом. Когда мы размышляем в сердцах наших на ложах наших и утешаемся (Пс 4:5), тогда для Святого Духа наступает самое подходящее время, чтобы общаться с нами. Когда остальные спали, Елифаз был готов к этому посещению с небес и, вероятно, подобно Давиду, размышлял о Боге в ночные стражи; во время этих благочестивых размышлений к нему и пришло послание. Чем больше мы думаем о Боге, тем больше будем получать от него вестей; хотя некоторые удивляются ночным обличениям (Иов 33:14−15).
4. Посланию предшествовал страх: объял меня ужас и трепет (ст. 14). По-видимому, прежде чем Елифаз увидел или услышал что-нибудь, его охватила дрожь, сотрясавшая его кости и, наверно, ложе под ним. Елифаз попал во власть святого страха и благоговения перед Богом и Его величием и таким образом подготовился к посещению свыше. Кого Бог намерен отличить честью, того Он сначала смирит и унизит; Господь желает, чтобы мы служили Ему в святом страхе и радовались с трепетом.
II. Посланником был дух, один из добрых ангелов, которые не только задействованы как служители Божьего провидения, но иногда выступают служителями Его слова. О духе, который был послан Елифазу, здесь (ст. 15−16) говорится, что (1) он был реальным, а не сном или фантазией. Облик был пред глазами его; Елифаз видел его в действительности: сначала он прошел туда и назад перед ним, двигался вверх и вниз, а потом стал, чтобы говорить с Елифазом. Бывали случаи, когда кто-то обманывал и представлял другим ложные видения, а некоторые были столь неразумны, что позволяли навязать себе ложь, но отсюда не следует, что видения духов, как добрых, так и злых, невозможны.
(2) Он не имел четких очертаний. Елифаз не распознал вида его, то есть не смог отчетливо сложить мысленный образ, а тем более описать его. Целью видения было пробудить сознание Елифаза и передать ему сообщение, а не потакать его любопытству. О духах мы знаем мало и не способны узнать больше, да это нам и не нужно: всему свое время. Вскоре мы переместимся в мир духов и тогда познакомимся с ними лучше.
(3) Дух поверг Елифаза в настоящее оцепенение, так что у него волосы встали дыбом. С тех пор как человек согрешил, он с ужасом воспринимает послания с небес и осознает, что ему нечего ждать оттуда добрых вестей; поэтому видение духов, даже добрых, всегда внушало людям, даже благочестивым, сильный страх (см. Дан 7:28; 10:8−9). Как хорошо, что Бог передает нам Свои послания не через духов, а через людей, подобных нам, страх перед которыми не сможет смутить нас!
III. Само послание. Прежде чем оно было передано, наступила тишина (в русск. пер. тихое веяние, ст. 16), глубокая тишина. Когда мы собираемся говорить или от имени Бога, или с Богом, тогда нам приличествует сделать торжественную паузу, как бы ограждая гору, на которую собирается сойти Бог, и не произносить слова поспешно. Сообщение было передано Елифазу тихим и спокойным голосом и звучало так: «человек праведнее ли Бога? (ст. 17). Смертный справедливее ли бессмертного Бога? И муж думает ли или претендует на то, что он чище Творца своего? Прочь такие мысли!»
1. Существует мнение, что таким образом Елифаз намеревался доказать, что сильные скорби Иова служили достоверным свидетельством его нечестия. О смертном человеке подумали бы, что он несправедлив и очень нечист, если бы он так наказал или расправился со своим слугой или подданным, если только последний не виновен в каком-либо весьма тяжком преступлении: «А значит, если за тобой не числится какое-то серьезное преступление, за которое Бог тебя так наказал, то тогда человек справедливее Бога; а это невозможно представить!»
2. Я же склонен думать, что таким образом Елифаз хотел лишь упрекнуть Иова в ропоте и недовольстве: «Может ли человек претендовать на то, что он справедливее и чище Бога? Что он лучше понимает истину и более строго, чем Бог, соблюдает принципы и законы справедливости? Проявит ли Енос, смертный и жалкий человек, такую самонадеянность? Более того, станет ли Гевер, самый могучий и выдающийся из людей, в расцвете своих сил сравнивать себя и состязаться с Богом?» Следует заметить: мысль о том, что другие люди или я сам могу быть справедливее и чище Бога, самая нечестивая и нелепая. Кто придирается к указаниям Божьего закона и к проявлениям Божьей благодати или Божьего провидения и противится им, тот представляет себя более справедливым и чистым, чем Бог; и тогда обличающий Бога таким образом пусть отвечает Ему. Как ты можешь, грешный (ведь не будь он грешным, то не был бы и смертным) и близорукий человек, претендовать на то, что ты справедливее и чище Бога, Который, будучи твоим Создателем, является твоим Господом и владельцем?! Станет ли глина спорить с горшечником? Если человеку и присуща какая-то справедливость и чистота, то это от Бога, а значит, Сам Господь справедливее и чище (см. Пс 93:9−10).
IV. Комментарий, который делает по этому поводу сам Едифаз (ибо так представляется наиболее очевидным, хотя и существует мнение, что слова следующих стихов были произнесены во время видения). Все сводится к одному.
1. Елифаз показывает, насколько сами ангелы ничтожны по сравнению с Богом (ст. 18). Ангелы Божьи слуги, они сопровождают Бога и работают на Него. Ангелы Божьи служители (Пс 103:4); несмотря на их блеск и сияние, Бог в них не нуждается и мог бы без них обойтись, так как Сам безмерно превосходит их, поэтому:
(1) Он им не доверяет, Он на них не надеется, как мы на тех, без кого не можем жить. Из всех видов служения, в которых они задействованы, нет такого, которое не могло бы совершиться без них, если бы Богу было угодно. Бог никогда не делает ангелов Своими доверенными лицами или советниками (Мф 24:36). Он не отдает Свои дела полностью в их руки, но очи Господа обозревают всю землю (2Пар 16:9). Похожую мысль мы найдем дальше (Иов 39:11). Существует такое толкование: «Даже у ангелов естество настолько изменчиво, что Бог не желает полагаться на их порядочность; в противном случае все они поступили бы по примеру тех, которые не сохранили своего достоинства; и Господь счел необходимым дать ангелам сверхъестественную благодать, чтобы укрепить их».
(2) Бог обвиняет их в неразумности, суетности, слабости, немощи и несовершенстве по сравнению с Собой. Если бы управление миром было возложено на ангелов и им одним доверили бы руководство делами, то они сделали бы ложные шаги и все бы не делалось к лучшему, как сейчас. Ангелы наделены интеллектом, но он ограничен. Хотя в беззаконии их обвинить нельзя, но можно обвинить в неблагоразумии. Толкователи по-разному передают смысл второй части предложения (ст. 18). Я думаю, что возможно такое чтение, когда отрицание повторяется (что является распространенным явлением): Он не желает доверять своим святым; не желает хвалиться ангелами (in angelis suis поп ponet gloriationem) или считать их своей гордостью, как если бы их заслуги или служение что-то могли Ему дать: Господь безмерно рад Своей славе и без них.
2. Отсюда Елифаз делает вывод, насколько ничтожен человек, который достоин доверия и похвалы еще меньше. Если столь велико расстояние между Богом и ангелами, то сколь оно велико между Богом и людьми! Обратите внимание, как здесь представлен человек во всем своем ничтожестве.
(1) Посмотрите на человека и на его жизнь, и вы увидите, что он весьма ничтожен (ст. 19). Даже в расцвете сил он презренное создание по сравнению со святыми ангелами, хотя и благороден, если сравнивать с животными. Правда, ангелы являются духами, и души людей духи; но
[1] Ангелы чистые духи, а души людей обитают в храминах из брения таково тело человека. Ангелы свободны, а души людей помещены внутрь тела, которое стесняет движения и становится клеткой, даже тюрьмой. Речь идет о доме из глины, неприглядном и подверженном разрушению; по прихоти горшечника глиняный сосуд разбивается так же быстро, как и изготовляется. Речь идет не о доме из кедра или слоновой кости, а о глиняной хижине, которая быстро развалится, если не ремонтировать ее постоянно.
[2] Положение ангелов устойчиво, а само основание глиняного дома, в котором обитает человек, прах. Дом из глины, если он построен на камне, может простоять долго; но основание из праха ненадежно, и вскоре дом упадет, осядет под собственной тяжестью. Если человек создан из праха земного, то он существует и находит поддержку в том, что происходит от земли. Отнимите у него это и его тело вернется в землю. Мы стоим лишь на прахе; у некоторых груда праха возвышается над грудами праха других, но, тем не менее, всех нас поддерживает земля, и вскоре она же нас и поглотит.
[3] Ангелы бессмертны, а человек распадается быстро; земной наш дом, эта хижина, разрушится; он умирает и распадается, истребляются скорее моли, которую можно быстро и легко раздавить пальцами. Убить человека так же просто, как убить моль. Любая мелочь способна погубить его жизнь. Дословно эта фраза звучит так: распадается на глазах у моли; если какой-то мучительный недуг, съедающий подобно моли, послан человеку, чтобы погубить его, то сопротивляться ему бесполезно, как не в силах человека сопротивляться острому недугу, приходящему к нему с рычанием, подобно льву (см. Ос 5:12−14). И может ли Бог доверять таким созданиям, как мы, и рассчитывать на какое-то служение с нашей стороны, если Он не надеется даже на ангелов?
(2) Посмотрите на человека и его смерть, и станет очевидным, что он еще презреннее и не достоин доверия. Люди смертны (ст. 20−21).
[1] Умирая, они распадаются и вовсе исчезнут для этого мира. Смерть это точка в конце жизни человека, на этом завершаются все труды и радости; и место его не будет уже знать его.
[2] Люди умирают с каждым днем и постоянно истощаются: между утром и вечером они распадаются. Смерть до сих пор действует в нас, подобно кроту, роющему нам могилу, при каждом движении; и мы постоянно подвержены опасности, убивающей нас весь день напролет.
[3] Жизнь людей коротка, они погибают быстро. И длится она лишь с утра до вечера, всего-то один день (существует такое толкование); рождение и смерть это восход и закат одного дня.
[4] После смерти исчезают все достоинства людей; ни красота, ни сила, ни знания не только не спасают от смерти, но и умирают вместе с человеком; он не может взять с собой величие, богатство или власть.
[5] Даже мудрость не спасает людей от смерти: они умирают, не достигнув мудрости; умирают от недостатка мудрости, из-за своего неразумного поведения, ибо рыли себе могилу собственными зубами.
[6] Речь идет о таком обыденном явлении, что никто не придает ему значения: не увидишь, как они вовсе исчезнут; никто не принимает близко к сердцу. Смерть других зачастую становится предметом всеобщего обсуждения, но редко предметом серьезных раздумий. Есть мнение, что здесь идет речь не только о смерти для мира, но и вечном проклятии грешников: со смертью они уничтожаются или распадаются на части с утра до вечера; и если не покаются, то погибнут навек (существует такое чтение ст. 20). Они погибают навек, потому что пренебрегали Богом и своим долгом; они не помышляли о будущности своей (Плач 1:9). Нет у людей такого достоинства, которое не унесла бы с собой смерть, и они умирают умирают второй смертью, ибо им недоставало мудрости ухватиться за жизнь вечную. Может ли такое ничтожное, неразумное, греховное и смертное создание притязать на то, что оно праведнее Бога и чище Творца своего? Нет, вместо того чтобы сетовать на скорби, пусть лучше удивляется, что не попал в ад.
Ст. 15−16 И когда дух прошел в моем присутствии, взъерошились волосы плоти моей; кто-то стоял, чье лицо я не узнал. Образ пред очами моими, и я слышал голос подобно тихому веянию
Сейчас они прикидываются, что познают непостижимое. — Чтобы показать, что они познали непостижимое, они говорят, что дух не останавливался в их присутствии, но проходил мимо; они прикидываются, что видели неизвестное лицо, для того, чтобы они могли утверждать, что познали того, кого не может познать человеческий ум. После этого еще прибавляется:
Образ пред очами моими, и я слышал голос подобно тихому веянию
Они не могут духовно познавать Бога, но, однако не всегда ошибаются. Кое-что они говорят истинное и возвышенное. — Часто еретики представляют себе Бога, Которого они не могут видеть духовно образно. И они утверждают, что слышали голос Его, подобно тихому веянию, потому что они радуются тайнам Его, которые должны быть познаны, как будто они ближе к Богу, нежели прочие. Ибо они не учат тому, что Бог говорит всенародно, но [учат] тому, что, якобы навеяно ушам их тайно. Итак, мы говорим это, чтобы показать, что в словах Елифаза должно понимать под образом еретиков. Но друзья блаженного Иова не были бы друзьями такого мужа, если бы не узнали явно нечто от истины, так как они, хотя и ошибаются в оскорбительных нападках, однако в познании истины в целом они не колеблются: эти же самые слова мы обсуждали немного ранее, чтобы мы могли ясно различать, каким образом посредством того, что они говорят познать истину, как мыслящие верно могут высказываться истинно. Иногда же еретики говорят кое-что истинное и возвышенное, но не потому, что они приняли это по вдохновению свыше, а потому, что они узнали это из состязания со Святой Церковью. Они приобретают их не для совершенствования совести, но для похвальбы знанием. Поэтому в большинстве случаев бывает, что они знают, как сказать возвышенное, но не знают, как жить по сказанному. Следовательно, из образа ли еретиков, или, по крайней мере, из характера друзей Иова, которые, без сомнения, могли испытать познанием истину, которую они собираются излагать учением, очевидно, что они имеют не жизнь знания, а слова. Это учение, мы быстро миновали, но [теперь] рассматриваем более тщательно, чтобы в то время как исследуются слова Елифаза, становилось понятно, насколько большим было [его] знание. Хотя он в этом самом знании не достиг смирения, и присваивает себе благо, которое принадлежит всем.
Аллегорическое значение
И когда дух прошел в моем присутствии, взъерошились волосы плоти моей
Хотя мы и познаем невидимое, но поспешно. — Дух проходит в нашем присутствии, и это означает, что мы познаем невидимое, но еще не основательно, а поспешно. Конечно, ум не долго остается в сладости внутреннего созерцания. Потому что он, пораженный безмерностью света, возвращается обратно. Когда же он вкушает внутреннюю сладость, он разгорается любовью, и старается подняться выше себя, но обессилевший мало-помалу возвращается во мрак своей немощи. Когда же он достигает великой добродетели, он обнаруживает, что не может видеть то, что он так сильно любит, но, однако, он и не любил бы так сильно, если бы видел немного. Итак, дух не останавливается, но проходит, потому что наше созерцание с изумлением обнаруживает небесный свет, но вскоре скрывает его от нашей немощи. Итак, поскольку, если кто в этой жизни достигает добродетели, тот все еще испытывает муки своей извращенности: «Ибо тленное тело отягощает душу, и эта земная храмина подавляет многозаботливый ум» (Прем 9:15), то справедливо добавляется: «Взъерошились волосы плоти моей».
Никто здесь так не совершен, если не обрезает всегда того, что вырастает. — Волосы плоти — проявления человеческой извращенности. Волосы плоти — помышления о прежней жизни, которые мы отсекаем от ума так, что он не чувствует от их утраты никакой боли. Хорошо сказано Моисеем: «Левиты пусть бреют все волосы плоти своей» (Числ. 8:7). «Левит» переводится как «избранный». Следовательно, Левиту надлежит брить все волосы плоти, так как тот, кто избирается на служение Богу, должен явиться пред очами Бога очищенным от всех плотских помышлений, и не явить прекрасного образа души, словно обезображенного волосами. Но, так как мы сказали, что так или иначе, добродетель возрастает от святого образа жизни, однако, в нем все еще имеется нечто от прежней жизни, и это нужно терпеть. Поэтому и Левитам заповедано брить волосы, а не вырывать. Поскольку волосы сбриты, то корни остаются в плоти, и волосы вырастают вновь, чтобы снова быть срезанными, потому что хотя излишества помышлений удалены с большим усердием, но, однако, их нельзя удалить совсем. Ибо плоть всегда порождает излишества, которые дух всегда отсекает мечем попечения. Но, однако, мы видим их в себе более отчетливо тогда, когда достигаем высоты умозрения. Поэтому здесь верно сказано: «И когда дух прошел в моем присутствии, взъерошились волосы плоти моей».
Ум более решительно отсекает пристрастия, и вследствие этого запечатлевает Духа, но это продолжается не долго. — Человеческий ум, возведенный на вершину созерцания, настолько более сильно страдает от бесполезных [мыслей], насколько более ясно видит то, что любит; и когда он достигает того прекрасного, что рассматривает над собой, он решительно осуждает в себе то, что прежде безмятежно поддерживал по слабости. Когда дух проходит, волосы плоти содрогаются от силы раскаяния, бесполезные помышления исчезают, чтобы ничего не оставалось расслабленного, ничего развратного. Суровость внутренней проверки, воспламеняет ум против самого себя. И когда то недозволительное, что появляется в сердце, отсекается с постоянной суровостью, то, по большей части случается, что ум оживившись, распространяет лучи умозрения своего более широко, и почти запечатлевает духа, который проходит. Даже когда созерцание заставляет дух остановиться, сила Божества не открывается полностью, потому что необъятность Его превосходит [даже] возросшую и возвышенную человеческую силу. Поэтому хорошо добавляется: «Кто-то стоял, чье лицо я не узнал».
Кто-то стоял, чье лицо я не узнал
Человек через грехопадение стал полностью плотским, и не размышляет без плотских образов. Кто без них познает свою душу, то вслед за тем и Бога. — Мы не говорим «Кто-то» , разве если только не хотим, или, по крайней мере, не можем назвать [точно]. Но в этом месте говорится «Кто-то» , и ясно показывается смысл, когда сразу же добавляется: «Чье лицо я не узнал». Человеческая душа, грехом первых людей отторгнутая от радостей рая, потеряла незримый свет, и полностью предалась любви к видимому; и она настолько ослеплена во внутреннем созерцании, насколько безобразна снаружи. Поэтому получается, что она знает только то, если можно так сказать, что познает прикосновением плотских глаз. Ибо человек, если бы хотел соблюдать заповедь, был бы духовен даже во плоти, но грехопадением он стал плотским даже умом, и он думает только о том, что доставляет душе посредством вещественных образов. Ум становится грубым для восприятия внутреннего изящества, и с удивлением непрерывно разглядывает сущность неба, земли, воды, животных, и всех видимых вещей. И, так как не может уже подниматься к возвышенному, то охотно находится среди них. Но когда необыкновенными усилиями он старается возвыситься от них, и это — весьма велико, если душа побуждается к созерцанию себя, в то время, когда подавлены телесные образы; если она размышляет о себе без телесных представлений, то этим размышлением [о себе], она приобретает силу созерцать сущность вечности.
Человеческая душа весьма отличается от Божественной сущности. И если еще не постигает, что есть Бог, то, во всяком случае, уже может отличить Его от всего прочего. — Этим способом душа устраивает себе своего рода лестницу, по которой восходит от внешних, и приходит в себя, и от себя направляется к Создателю. Когда ум, приходя в себя, оставляет телесные образы, то не особенно возвышается. Но, хотя душа нетелесна, однако, поскольку она тесно связана с телом, признано, что она по природе своей ограничена положением тела. В то время как она забывает то, что знала, она знает то, что неведомо, помнит то, что должна забыть, радуется после скорби, осуждается после веселья, она этой своей противоречивостью обнаруживает, насколько она отличается от сущности вечной неизменности, которая всегда одна и та же: всюду присутствует, всюду невидима, всюду велика, всюду непостижима, познается жаждущим умом без знания, без сомнения слышится, почитается без движения, достигается без тела, не ограничивается никаким местом. Когда ум, подверженный телесным вещам, помышляет об этой сущности, то он должен воздерживаться от различных фантастических образов. Когда он рукой различения отгоняет их от очей своего внимания, полагая их ниже всего, то он, в известной мере уже видит небесное. И если он еще не понимает этого, то, несомненно, уже может отличать это от всего прочего. Следовательно, ум, когда старается познать сущность Божества, устремляется к необычному, то справедливо теперь говорится: «Кто-то стоял, чье лицо я не узнал».
Стоять свойственно одному только Богу. — Хорошо сказано «стоял» . Ибо всякое творение, так как сотворено из ничего, тяготеет к небытию, и не может стоять, но проходит. Но разумное существо, созданное по образу Творца утверждается и не переходит к небытию; неразумное же никоим образом не утверждается, но подвержено прохождению, пока не исполнит образом своего служения красоту вселенной. Ибо даже если небеса и земля после пребывают в вечности, однако, ныне они направляются к небытию, но для пользы тех, кому они служат, они продолжают изменяться к лучшему. Следовательно, «стоять» свойственно одному Творцу, перед Которым все проходит, и Которым некоторые удерживаются от прохождения. Поэтому и Искупитель наш, поскольку высота Его Божества не может быть охвачена человеческим умом, придя к нам во плоти, сотворенной, рожденной, умершей, погребенной, воскресшей и возвратившейся на небеса, является нам, словно проходя. Это хорошо отмечено в Евангелии, когда слепой увидел свет. В то время как Он ходил, он позволял слышать [о Себе], но, остановившись, исцелил очи его. Конечно, по свойству человеческой природы, Он мог проходить, но мог и стоять по силе Божества, которая всюду присутствует. Итак, говорится, что Бог, проходя, слышит голос нашей слепоты, потому что Он стал человеком и умилосердился над человеческой немощностью. Остановившись же, Он вернул свет, так как осветил мрак нашей немощи свойством Божества. Следовательно, после того как сказано: «Дух прошел в моем присутствии», хорошо добавляется: «Кто-то стоял, чье лицо я не узнал» . Это как если прямо сказать: «Я не увидел того, прохождение которого я чувствовал». Следовательно, тот, кто проходит есть тот же самый, который стоит. Ибо он проходит, потому что Его можно познать, но Он стоит, потому что насколько Он познается, становится понятно, что Он неизменяем. Так как Тот, Кто всегда Один и Тот же быстро замечается, то получается, что только Бог и стоит, и проходит одновременно. Или, по крайней мере «стоять» означает то, что Он не претерпевает никакого изменения, как и Моисею говорится: «Я есмь Сущий» (Исх 3:14). Так же и Иаков намекает на это, говоря: «У которого нет изменения, и ни тени перемены» (Иак 1:17). Но поскольку всякий кто созерцанием постигает нечто от вечности, созерцает это вследствие Его совечного образа, то справедливо добавляется:
Его образ пред очами моими
Мы узнаем нечто об Отце, так как видим Сына. — Разумеется, Сын — подобие Отца, как и Моисей указывает на создание человека, говоря: «И сотворил Бог человека, по образу Божию сотворил его» (Быт 1:27). И как некто мудрый сказал об этом же Сыне через выражение Премудрости: «Он есть отблеск вечного света» (Прем 7:26). И Павел говорит: «Сей, будучи сияние славы и образ ипостаси Его» (Евр 1:3). Таким образом, когда вечность Его познается в меру возможности нашей, Образ Его предстает пред глазами ума нашего, потому что, когда мы, действительно, направляемся к Отцу, то мы потому узнаем Его, что мы видели Его, через Его образ, то есть через Сына, и через этот образ, который рожден безначально, мы, некоторым образом, пытаемся видеть Того, Кто не имеет ни начала, ни конца. Поэтому та же самая Истина в Евангелии говорит: «Никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14:6). Хорошо же добавляется:
И я слышал голос подобно тихому веянию
Голос Святого Духа, и тихое веяние и сильный ветер. — Ибо что обозначается голосом тихого веяния, если не познание Святого Духа, Который, возникая от Отца, и воспринимая от Него то, что принадлежит Сыну, тонко проникает в наше слабое сознание 80 ? Он, однако, снисходя на Апостолов, открывается через наружный звук, через сильный ветер, когда говорится: «И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра» (Деян 2:2). Ибо Святой Дух, когда открывается человеческому познанию, то это изображается звуком сильного ветра и голосом тихого веяния, и очевидно, что Он нисходит и сильным и тихим: тихим, потому что Он умеряет славу Свою настолько, что мы можем познать ее нашими чувствами, сильным потому, что, даже если Он и умеряет славу Свою, однако, блеском пришествия Своего приводит в замешательство слепоту нашей немощи. Ибо явлением Своим Он кротко касается нас, но и это ужасно потрясает нашу беспомощность.
Тихое веяние — так как здесь Он является святым умеренно. В созерцании ум может что-то видеть совершенно, но не Бога. — Следовательно, голос Бога слышится подобно тихому веянию, потому что Бог, в этой жизни все еще не открывает Себя созерцателям, но слегка являет славу Свою воспаленным глазам нашего ума. Это хорошо показано [на примере] принятия закона, когда говорится, что Моисей восходит, а Господь сходит на гору (Исх 24:1). Конечно, гора — это наше созерцание, по которому мы восходим к видению того, что за пределами нашей немощи. Но Бог нисходит к созерцанию нашему, потому что, когда мы многого достигаем, Он открывает нашим чувствам нечто о Себе. Если, однако, можно говорить мало или нечто о Том, Кто всегда пребывает Один и Тот же, и не может пониматься частично, но, однако, сказано, что верующие могут приобщаться к Нему, в то время как сущность Его никоим образом не допускает разделения. Но, так как, по причине ограниченности нашей человеческой природы, мы не можем совершенным языком описать Его, мы, словно скованные младенческим бессилием, говорим о Нем невнятно. То, что мы, возвышенные в великом созерцании, действительно, достигаем нечто от познания [красоты] вечности, видно из слов Священной истории, когда славный пророк Илия извещается о познании Бога. Когда Бог обещает, что пройдет перед ним, говоря: «Вот Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом»; Он тотчас же добавляет: «Но не в ветре Господь, после же ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь, после землетрясения огонь, но не в огне Господь, после огня веяние тихого ветра» (3Цар 19:11−12). Ветер пред Господом раздирал горы и сокрушал скалы, потому что нас охватывает страх перед Его пришествием и низвергает величие нашего сердца, и размягчает черствость. Но сказано, что Бог не в ветре, не в землетрясении, и не в огне, но — в дуновении тихого веяния, потому что, конечно, когда ум устремляется к величию созерцания, то, чтобы он ни был в состоянии постигать — все еще не Бог. Но когда он, действительно, видит нечто тонкое, это значит, что он слышит о непостижимой сущности вечности. Ибо мы, словно ощущаем веяние тихого ветра, когда тонко вкушаем во внезапно нахлынувшем созерцании вкус беспредельной истины. Следовательно, только тогда то, что мы знаем о Боге истинно, когда мы понимаем, что не можем знать о Нем ничего полностью и совершенно. Поэтому хорошо добавляется: «Услышав это, Илия закрыл лицо свое милотью, и вышел, и стал у входа в пещеру» (там же, 13). После веяния тихого ветра, пророк закрыл лицо свое милотью, потому что он познал, насколько невежество покрывает человека даже в этом тончайшем созерцании истины. Ибо закрывать лицо милотью означает, что ум не желает искать высокого по причине сознания собственной немощи, и не открывает стремительно очи для понимания того, что за его пределами, но почтительно закрывает их перед Тем, Кого не может постигнуть. Делающий так, изображается стоящим у входа в пещеру. Ибо, что есть пещера наша, если не обиталище извращенности, в котором мы все еще удерживаемся по причине ветхости? Но когда мы начинаем постигать нечто из представления о Божестве, мы словно уже стоим у входа в нашу пещеру. Ибо, поскольку мы не можем выйти совершено, но, однако, стремясь к познанию истины, мы уже улавливаем некое веяние свободы. Ибо стоять у входа пещеры, означает начинать восходить к познанию истины, преодолевая преграды нашей извращенности. Поэтому и упоминается, что Израильтяне, когда видели издалека сходящее облако, стояли у входа в шатры свои, потому что те, которые созерцают пришествие Божества, словно уже выходят из обиталища плоти. Ибо, так как человеческий ум, сколько бы ни стремился к добродетели, едва познает пределы внутреннего, то теперь справедливо говорится: «И я слышал голос подобно тихому веянию». Но, так как Божественный Промысл являет нам о себе немногое, но и это вполне открывает нам познание нашей немощи, то, тот, кто слышит голос тихого веяния, должен сказать, что он узнал из этого слышания (из услышанного).
Источник: Моралии на книгу Иова.
См. Толкование на Иов 4:13
Источник: Нравственные беседы
Вам будут доступны следующие комментарии:
• Заметки Барнса
• Комментарий Бенсона
• Кембриджская Библия для школ и колледжей
• Комментарий Кларка
• Синопсис Библии Дарби
• Комментарий Библии Экспозитора
• Словарь текстов Экспозитора
• Женевская учебная Библия
• Экспозиция Библии Гилла
• Джеймисон-Фоссет-Браун
• Полный комментарий Мэтью Генри
• Комментарий Мэтью Пула
• Библия проповедей – Николл
• День за днем по Библии – Мейер
• Заметки Уэсли
• Комментарий Кейла и Делича к Ветхому Завету
• «Гномон Нового Завета» Бенгеля
• «Греческий Завет» (Николл, Робертсон)
• Комментарий Нового Завета ICC
• Комментарий Нового Завета Мейера
• «Новый Завет» народный (Бартон Джонсон)
• «Слововедение» Винсента